В новой детской Морозовской можно лечить персонально каждого ребенка с любым заболеванием
Текст: Ирина Краснопольская
Фото: Александр Корольков
Российская газета — Федеральный выпуск №7453 (287)
Должна ли больница быть красивой? Неуместный вопрос? Не красота определяет уровень помощи? К больницам иные требования? Особенно в наш информационно-технологический век роботов и гаджетов. Медицина без эмоций обеспечивает качество диагностики и лечения?
Это, согласна, несколько странное вступление к тексту о посещении старейшей российской детской больницы — той самой Морозовской, которую в начале прошлого века построил купец первой гильдии Викула Елисеевич Морозов «для лечения детей всех сословий». Старейшей, но недавно справившей новоселье.
Вошли на ее территорию, и появилось ощущение попадания в некую уютную обитель красоты. Привлекает все. Более всего — элегантно красивая громада нового здания. Да, это старейшая в России детская больница. Многопрофильная, круглосуточная. В нее доставляют самых тяжелых больных, с самыми сложными, трудно поддающимися лечению хворями. Не только из Москвы — из других регионов, нередко и стран. С надеждой на спасение. И Морозовская не подводит.
Утро. Вестибюль больницы. Сразу видно: учреждение для детей — коляски всех цветов и размеров, яркие игрушки. И бабушки, дедушки, мамы, папы — обязательное сопровождение маленьких пациентов. Маленьких, но с такими болями, бедами. За что? Почему? Рита Миняжева живет в Теплом Стане. (Называем фамилии, имена пациентов и их близких только с их разрешения. — И.К.) Она с дочкой Мадиной, которой 2 года и 10 месяцев. «У девочки, — говорит Рита, — опухли лимфоузлы. Поступили в Морозовскую в ночь со вторника на среду. Оказалось, лимфаденит. Нам помогли, и мы идем домой. Знаете, это очень хорошая больница. Я здесь в урологии лежала со своим малышом. Я многодетная мама. Мадина — средняя. А лежала с младшим, когда ему было полтора года. У него недоразвита одна почка. Нам здесь очень помогли. Тогда мы лежали в урологии в старом корпусе — тоже все хорошо. А с Мадиной попали в отделение челюстно-лицевой хирургии нового корпуса. Такие палаты! Такие удобства! Как кормят? Замечательно! Как в санатории побывали. И такие все доброжелательные! Ни капли злобы. Ни от кого».
С протонным центром Морозовская станет учреждением полного цикла. Появятся все виды медпомощи, какие только существуют
Еще одна пара — мама по имени Роза и четырехлетняя дочка тоже по имени Роза. У Розы младшей громадные ресницы не умещаются за стеклами очков. А мучает малышку врожденная катаракта, к которой присоединилась глаукома. Девочка с рождения, можно сказать, привязана к Морозовской. «Нас и в старом корпусе все устраивало, — рассказывает Роза-мама. — А в новом… Нет слов!» Нет слов и у мамы Алексея Петросяна, который наблюдается в Морозовской с рождения, потому как страдает гемофилией. Периодически ложится на плановое переливание крови. Алексей — четвертый ребенок в семье. Другие дети здоровы. В роду ни у кого этой царской болезни не было. А вот у Алексея… За что? Почему? Мы столько всего и обо всем знаем. А вот на эти «почему» ответа как не было, так и нет. Хорошо, что ныне есть возможность обеспечить страдающим этим недугом нормальную жизнь.
Когда вечером уходили из больницы, в вестибюле было по-прежнему многолюдно. Больница-то круглосуточная. В вестибюле и те, кто пришел на госпитализацию. И те, кого только что выписали.
А с Константином Павловичем Сухоруковым и его шестилетней дочкой Софьей мы познакомились в столовой больницы. Кстати, дети в палатах вместе с родителями. В Морозовской нет проблемы совместной госпитализации. Не всегда с мамой или бабушкой. Вот Софья госпитализирована с папой: у мамы сейчас много работы. У Софьи периферический увеит. Пока она уплетает суп, папа рассказывает, что в отделении офтальмологии ее прооперировали. Выписали. Все было нормально. Но однажды на прогулке девочка неудачно упала, ударилась головой, произошла отслойка сетчатки. Предстоит операция. «Только здесь, — говорит папа. — Очень хорошая больница».
— Стены нравятся? Палаты уютные? Кормят вкусно?
— Зря иронизируете! — парирует Константин Павлович. — Стены тоже лечат. Хорошо, когда они не давят. А в Морозовской — мы уже это поняли — специалисты такие, как надо.
Софья папу не поддерживает. На мой прямой вопрос: «Тебе здесь нравится?» так же прямо отвечает: «Нет! Здесь уколы делают. Это же больно!»
В Морозовской не только московские дети. В отделении онкогематологии вьетнамец Мгуен. У него острый нелимфобластный лейкоз. Через переводчика узнаем у мамы Мгуена, что в Морозовской лечились другие вьетнамские дети. Их родители и посоветовали Мгуену «только эту клинику».
В Морозовской городской центр детской онкологии и гематологии. Руководит им главный детский гематолог Москвы Константин Леонидович Кондратчик. Он работает вместе с главным детским онкологом Москвы Ольгой Александровной Тигановой, которая руководит отделением онкогематологии. Она рассказывает:
— Сейчас в отделении 200 пациентов. Большинство из них находятся дома. В клинику приходят один-два раза в неделю.
— Детей с врожденными онкологическими болезнями стало больше?
— Данные, предоставленные федеральным регистром, свидетельствуют: с 2010 по 2015 год произошло резкое повышение заболевших детей. Почему? Думаю, был недоучет пациентов. Не было их активного выявления. Думаю, это не связано с какой-то экологической, демографической ситуацией. Скажем, в 2015, 2016 годах у нас приблизительно равное число больных.
— От какого рака чаще всего страдают дети?
— У нас онкогематология. Тут чаще всего острый лимфобластный лейкоз. На втором месте — опухоли центральной нервной системы. На третьем нейробластома. Основное лечение — химиотерапия. На лучевое пока направляем в федеральные центры. Надеемся, скоро ситуация изменится. Появятся возможности и лучевого лечения, и трансплантации костного мозга. Сейчас готовим специалистов, которые станут в этих подразделениях работать.
— Рак у детей — сверхнесправедливость. Так было и так будет? Рак непобедим отныне и во веки? Или все же настанет ему конец?
— Мы на это надеемся. Но ответят нам на этот вопрос молекулярные биологи, молекулярные генетики. И если они ответят на вопрос, как это происходит, надеюсь, мы тогда поймем, что нам надо делать. Загадка рака пока до конца не разгадана. Чем больше открываем окон в теории канцерогенеза, тем больше вопросов возникает.
— Один из них: если верна вирусная теория рака, то рак заразен? Давно задала этот вопрос приверженцу вирусной теории, ученому с мировым именем Льву Александровичу Зильберу. Помню его ответ: «Мы купаемся в раках. Однако я не заболел». Умер Лев Александрович от рака.
— Национальный институт рака США, — говорит Ольга Александровна, — обнародовал статистику: более 80 процентов хирургов-онкологов умирают от злокачественных заболеваний. Именно хирургов, которые непосредственно работают с опухолью. Как я считаю? Не знаю. Но теорию вирусного происхождения рака никто не опроверг.
Родителям нужно посмотреть в глаза тому человеку, которому они доверяют жизнь своего ребенка
Загадки рака. По своей вредности он уступает первенство лишь болезням сердца, сосудов. И эти недуги детей не щадят. Не щадят настолько, что порой требуется хирургическое вмешательство. Меня, признаюсь, не удивляет, что и главный детский кардиохирург Москвы Михаил Арамович Абрамян тоже трудится в Морозовской. Есть у больницы некая притягательная сила. В ее штате 12 главных специалистов практически по всем направлениям педиатрии. Прошу Михаила Арамовича назвать проблемы детской кардиохирургии в Москве.
— Основная проблема врожденных пороков сердца — это то, что они никуда не деваются. Их не становится меньше. 42 процента детей из всей структуры врожденной патологии на протяжении многих десятилетий погибают от врожденных пороков сердца.
— Вмешаться в эту ситуацию невозможно?
— Сложный вопрос. Нет какой-то одной причины, по которой дети рождаются с пороком сердца. Здесь и наследственные факторы, и инфекционные заболевания у матери, и факторы внешней среды, факторы приема каких-то медикаментов. А с тех пор, как мир перешел на выхаживание новорожденных с критически малым весом, младенческая смертность не только в России выросла по всему миру. Теперь давайте считать: каждый год в Москве появляются на свет в среднем 140 тысяч детей. Одна тысяча 400 детей с врожденными пороками сердца. Из этих одной тысячи 400 около 30 процентов нуждаются в операции в период новорожденности. То есть примерно от 300 до 500 детей в год надо срочно прооперировать по экстренным показаниям.
— Вот такая кроха появилась на свет в паре с критическим пороком сердца. Вы берете ее на операционный стол. Вам ее жалко?
— Конечно! Но от жалости надо абстрагироваться, чтобы хорошо сделать свою работу. Наше отделение в Морозовской откроется 1 января. Создаем отделение, которому аналогов не будет. И оперировать, несмотря на то, что мы городской стационар, будем не только московских детей.
— Прежде чем взять ребенка на операцию, с родителями надо поговорить?
— Обязательно! Родителям же нужно посмотреть в глаза тому человеку, которому они доверяют жизнь своего ребенка. Я негативно воспринимаю ситуацию, если такой беседы не происходит. Либо врач не хочет говорить с родителями, либо родители не хотят разговаривать с врачом. Это очень плохо.
— А если не удалось спасти ребенка… Вы должны об этом сказать родителям?
— Конечно. Это самая тяжкая проблема. Все разговоры о том, что врачи циники, бездушные… Я не видел ни одного врача, который мог бы равнодушно относиться к тому, что пациента не удалось спасти. Врач переживает смерть пациента. Уж не говорю о смерти на операционном столе. Это такая трагедия — не передать. Каждый хирург каждый раз умирает вместе со своим пациентом. Всегда винишь себя. Даже если ты в этом не виноват.
В отделении отоларингологии хирург Александр Михайлович Иваненко разговаривает с мамой только что прооперированного мальчика. Разговор подробный, даже, показалось, дотошный. Но мама так не считает: слушает в оба уха. А мы тут явно лишние. Нам пора в операционный блок.
Хотя дело к вечеру, операционные не «отдыхают» — Морозовская, напомню, живет в круглосуточном режиме. На операционном столе десятилетний мальчик. Через несколько минут он уснет под наркозом, и хирург приступит к операции. Проведет ее с помощью эндоскопов. Оперблок Морозовской — некая демонстрация самого продвинутого оборудования. Не вдаваясь в подробности, замечу: оно, то есть оборудование, например, позволяет снизить дозу лучевой нагрузки в два раза. В два раза снизить количество вводимого контрастного вещества. А это для детей жизненно необходимо. Наш гид по оперблоку объясняет, что здесь рентгенохирургические методы диагностики, лечения применяются не только когда речь о врожденных пороках сердца. Здесь оказывается помощь детям с сосудистой патологией головного мозга, с нарушениями ритма сердца. Иногда с этими нарушениями они рождаются. Их надо спасть немедленно.
Спасать немедленно. Всех? Избранных? На кого рассчитана Морозовская больница?
— Сразу уточним, — говорит главный врач Морозовской доктор медицинских наук, профессор Игорь Ефимович Колтунов. — Мы не в новом корпусе старой больницы. Мы в новой Морозовской больнице, которая вобрала в себя все клинические отделения. Корпуса, построенные Морозовым, сейчас практически не использовались. А новая Морозовская — это 72 тысячи квадратных метров. Сравните: то, что построено при царе, при Советской власти было не более 42 тысяч квадратных метров. В новой Морозовской 16 городских клинических центров. Можно лечить персонально каждого ребенка, оказывать помощь ребенку с любым заболеванием. Это особенно важно для хронических, тяжелых больных, инвалидов. Например, у пациента с сахарным диабетом первого типа перелом ноги. Он поступает к нам. Его лечит травматолог. И одновременно курирует эндокринолог. Или у пациента с хроническим муковисцидозом острый аппендицит. Его курирует врач-специалист, а хирург оказывает экстренную помощь. В Российской Федерации два центра орфанных (редких — И.К.) заболеваний: один в Екатеринбурге, второй у нас. У нас единственный в стране центр детского инсульта.
— А в Америке таких центров 17. Можно рассчитывать на то, что ваш недолго будет единственным?
— Надеюсь. Пока все дети с нарушением мозгового кровообращения поступают к нам. Удается соблюсти так называемое «золотое окно»: то есть дети, попавшие в такую беду, вовремя получают специализированную помощь. С 1 января на базе отделения кардиологии начнет действовать экстренная детская кардиохирургическая помощь.
— Чем, по-вашему, детский врач отличается от взрослого?
— Детский владеет более широким спектром знаний в области здоровья человека. Детский начинает лечить ребенка, когда тот еще в утробе матери. И ведет практически до 18 лет, до взрослого состояния. Мне кажется, детским врачом быть сложнее, чем взрослым. Тем более что взрослый пациент может рассказать, что у него болит, что его беспокоит. А ребенок сказать ничего не может.
— Вы занимаетесь практической педиатрией или только административной деятельностью?
— Каждое утро провожу утренние конференции. Собираются все реаниматологи, заведующие отделениями, руководители служб. В реанимации, на консилиумах смотрю тяжелых пациентов.
— В каждой больнице есть своя фишка. А у Морозовской?..
— У нас много фишек. Вот будет у нас протонный центр. Тогда Морозовская станет учреждением полного цикла. То есть появятся все виды медицинской помощи, какие только существуют в природе. Морозовская — абсолютно новая больница, не имеющая ничего общего технологически со старой больницей. Что значит технологически? До 2011 года мы отставали от Европы, наверное, лет на 30-40 в смысле технологического процесса и оборудования. Сейчас, например, условия воздухоподготовки такие, что все больные, независимо от того, чем они больны, инфекционные и неинфекционные, могут находиться в этом здании. Такая система вентиляции. До вселения в это здание и пациенты, и сотрудники, как 110 лет назад, ходили по улице, из корпуса в корпус. Рентген в одном корпусе, ультразвук в другом, что-то в третьем. Сейчас мы с вами находимся в законченном циклическом учреждении, где больным не надо никуда ходить. Все придет к ним в палату. Максимально исключен контакт друг с другом, чтобы они друг с другом не пересекались. Ведь есть дети привитые, есть непривитые. Есть дети, у которых был контакт с каким-то инфекционным заболеванием. У нас максимально исключается распространение инфекционных процессов.
В шесть вечера больница не закрывается на ключ. Врачи работают по скользящему графику. В среднем пациент находится в стационаре 3,5-4 дня. Открыли койки так называемой скорой помощи. Допустим, пациент пришел сделать какую-то операцию. Можем утром ее провести, а вечером отпустить пациента домой. И не только операцию лапароскопическую. Даже аппендицит, если он неосложненный, прооперировать утром, а вечером отпустить ребенка домой.
У нас самое полнопрофильное детское учреждение в Москве. Столько профилей нет ни в одной больнице. В отличие от федеральных учреждений, мы скоропомощное. Федеральные учреждения по «скорой» больных не принимают. Более того, когда они не могут справиться с больным или больной, шедший к ним на плановую госпитализацию, заболел ОРВИ, они вызывают «03» и везут к нам в Морозовскую больницу. В федеральных только плановые больные. У нас в городской системе единственная детская гинекология: каждый год 1200 девочек, не достигших 18-летнего возраста, рожают детей. У нас единственные в городе экстренная офтальмология, травма, ургентная эндокринология. Все дети с передозировкой инсулина или с его нехваткой поступают к нам. Мы не только подбираем нужный инсулин. Впервые, опять же благодаря мэрии, уже два года покупаем детям инсулиновые помпы за счет средств ОМС. Помпы импортные. Раньше они стоили 240 тысяч рублей. Сейчас покупаем по 75. Потому что напрямую выходим на централизованные торги. В Морозовской круглосуточно работают девять томографов. Москва открыла свои двери для иногородних: любой гражданин России может бесплатно, по системе ОМС получить помощь в любом учреждении Москвы. Морозовская более трех лет не получает субсидий ни на зарплату, ни на оказание медицинской помощи. Все только по ОМС. Субсидии лишь на детей Донбасса. Потому что они неграждане Российской Федерации. Сергей Семенович Собянин, столичный мэр, дал субсидию на командировки для оказания помощи детям Севастополя. И наши специалисты туда летают за счет денег Москвы. Осмотрели 800 детей. Раз в месяц туда выезжает бригада врачей. В зависимости от запроса, это могут быть гематологи, онкологи, нейрохирурги. Оказывается высокоспециализированная помощь по травматологии, ортопедии, хирургии, урологии. Если возникает необходимость, дети поступают на лечение к нам сюда.
— По-вашему, в Москве педиатрическая помощь на должной высоте?
— Абсолютно. Она не уступает ни одной стране мира.
— Почему же мы без конца собираем деньги на лечение за рубежом, в основном онкологических пациентов? Это оправданно?
— Не оправданно! Часто эти дети возвращаются к нам. Бывает единственный оправданный случай в онкологии, когда нужно провести трансплантацию костного мозга, а доноры где-то там. Тогда такая поездка оправданна. Других оправданий нет. Кстати, наша больница с 1 января начинает впервые в истории городского здравоохранения проводить трансплантацию костного мозга, органов и тканей. Специалисты уже подготовлены. Они прошли обучение и за рубежом в Германии, Израиле, в Южной Корее.
— Это, так сказать, итоги уходящего года. А перед наступлением нового принято строить планы. О чем мечтает главный врач обновленной Морозовской?
— Не знаю. Наверное, о том, чтобы высококвалифицированная медицинская помощь была доступна для любого ребенка в этом городе. Поскольку я представляю городское здравоохранение. А потом, когда получится в одном городе, думаю, можно будет сделать и в другом, и в третьем. Не могу сказать, что качество помощи везде на высоте. Но по ее доступности, по объему… Не каждая страна может похвастаться такой системой ее оказания.
— Система зависит…
— Не только от того, сколько денег в бюджете. Во многом от того, какой мэр в городе, какой министр здравоохранения. Простой пример. Ангиографическая установка стоит 800-900 тысяч долларов. В Москве сейчас 20 таких установок. Что, раньше у Москвы не было на них денег? Думаю, не было желания. Или… Лишь в 2012-2013 годах появилось 29 городских сосудистых центров. Поверьте, дело не только и даже не столько в деньгах. Желание должно быть… О чем мечтаю? О строительстве нового здания. Будем углубляться: 17 метров внутрь земли — целый пятиэтажный дом под землей. Там будет один протонный и два линейных ускорителя. Через два года уже все должно работать. Это для облучения онкологических образований, головного мозга, в частности. Проект сверхдорогой. Мэр столицы выделил деньги.
В новой Морозовской не хотелось говорить о затратах. Тот самый — увы, пока очень редкий случай — когда денег не жалко. Потому, что они на святое дело — на спасение детей.
…В промозглый вечер светилась огнями красавица новая Морозовская. Больница должна быть красивой? Вспомните, старое здание Склифа, колонны Первой Градской 1832 года. Мы отвыкли от красивых больниц. Нам такое уже и не снилось? А красота все-таки помогает спасать мир. Детей, прежде всего.
